Я учился с Батожабаем в Литературном институте имени Горького. Все пять курсов. Мне кажется, что литинститутский период был для него золотой порой. Именно в это время им написано много драм, повестей, рассказов, начата эпопея «Похищенное счастье». В этот же период закончена повесть «Песня табунщика», по которой на «Мосфильме» была поставлена одноименная кинокартина, получившая широкую прессу. Удивительно, как он правильно распределял свое время, работал по жесткому плану, несмотря на все соблазны студенческой жизни.
До Москвы он был лишь автором нескольких одноактных пьес. И фамилия была несколько иной - в Литинституте он из Батожапова стал Батожабаем. Батожабай звучит! Мы были студентами. Студентами были и Евгений Евтушенко, и Владимир Гордейчев, и Муса Магомедов, и Вячеслав Марченко, и Геннадий Красильников, и другие...
Батожабай был гораздо старше нас. Уже отвоевавшим военным летчиком. Мы были парнишками, а он уже седеющим. Мы только познавали азы жизни, а он все это понимал, но штудировать учебники ему было уже трудновато.
Начало нашего знакомства было истинно батожабайским. Была пятница, мы не учились, а занимались чисто творческими делами. Я приехал рано из городка писателей Переделкино, где тогда мы жили. Стою у реального окна, о котором писал в «Былом и думах» Александр Иванович Герцен. Ведь Литинститут находится в доме Герцена, где он родился и рос.
Вот подъезжают писатели, наши наставники, руководители творческих семинаров и приглашенные на их занятия: я с трепетом гляжу на Константина Паустовского, Илью Григорьевича Эренбурга, Владимира Александровича. Луговского. На своём автомобиле лихо подкатывает Евгений Аронович Долматовский, за ним я вижу Михаила Кузьмича Луконина. А вот пешочком идут Михаил Светлов, Ярослав Смеляков.
А я все еще стою и жду Назыма Хикмета, которого мы пригласили на наше занятие. Тогда он, Назым, говорил, что «лес – это не поэзия, а сосна уже поэзия»...
Назыма пока нет, в коридорах все притихло. Вдруг я заметил человека, определённо уже седоватого, у нашей стенной газеты. Он живо интересовался каждой статьей, каждой эпиграммой. Там была эпиграмма и на меня, сочиненная Евгением Евтушенко: «От стойки к стойке Анг бежит как бумеранг». Седой смеялся заразительно и громко, даже оглушительно. Я смотрю на него и думаю: что это за тип? Я не знал его, хотя знал уже почти всех студентов на всех пяти курсах, а этого восточного типа человека, да так вольно ведущего себя в стенах института, я раньше и видел. И вдруг он, резко оторвавшись от стенгазеты, указательным пальцем подзывает меня к себе, меня, которого уже печатает «Смена». Как загипнотизированный, я иду к нему. Он сразу же:
-Ну, кто мы такие?!
Я в ответ:
-Кто вы такие?!
А он:
-Я первым спрашиваю: «Кто мы такие и как зовут тебя?!»
Неожиданно вижу: мимо нас идут наш директор Иван Николаевич Серегин и Александр Фадеев. Серегин, чуть приостановившись возле меня, своим тихим голосом вдруг говорит:
-Солбон, поздравляю.
Я ничего не понимаю. В это время и Фадеев повернулся к нам. Тогда Серегин поясняет:
-Твои стихи приняты в «Правду». Мне звонили оттуда. Следи за газетой, - и пожимает мою руку.
Тут же подключается Александр Александрович, берет мою руку, тоже поздравляет. Затем глава Союза советских писателей смотрит на Батожабая с каким-то прищуром своих удивительных глаз и говорит:
-Молодцы!.. - Это касалось нас обоих.
Они ушли. И тогда началось… Держит меня за плечо. Руки сильные и цепкие. Если со стороны в это время кто бы посмотрел на нас, то увидел бы такую картину: седой мужчина трясет за плечи почти пацана, при этом не по-русски что-то с жаром ему втолковывая. Правда, стены Литинститута уже давно привыкли к иноязычным выражениям.
А он все не отпускает меня. Видимо, чует, что я вот-вот убегу.
Тогда он выпалил, вернее, заорал на весь коридор: «Как нас зовут?! Кто мы такие?!», Эти три слова меня ошарашили. Я вдобавок был ответственным за порядок в институте, как член комитета комсомола. А тут среди бела дня на меня орет совсем незнакомый человек. Ведь Фадеев с Серегиным еще не вышли из здания. Могут и они услышать нас. Ситуация ужасная. Внизу на первом этаже уже слышу голос Назыма Хикмета. Что делать? А он уже опять готовится повторить свой вопрос. Опережая его, я выпалил стремительно все, что имел за душой. Как меня зовут, кто я такой, на каком курсе. Отца нет, мать работает дояркой в Курумкане, я член комитета комсомола, стипендиат имени Джамбула. Пока поднимался на второй этаж Назым Хикмет, я решил отделаться от него. Но тут подходит бакинец Джабир Наврузов и ведет меня к Назыму Хикмету. А вослед Батожабай громко кричит:
- Меня зовут Батожабаем!
Вскоре он стал студентом Литинститута. Он снимал квартиру в Москве, рядом с институтом, ходил на семинар драматургов, был учеником знаменитого Ромашова.
Хочу вспомнить, как сдавался один экзамен... Надо сказать, что он, веселый и неунывающий человек, войдя в круг студенчества, сразу стал в эпицентре дел и дум. В Литинституте тогда на возраст особенно не обращали внимания, на одном курсе сидели и отвоевавший всю войну суровый солдат, и салага, только что выпущенный из стен школы. Я был как раз школьным юнцом. Кстати, таких как я, было мало. Это ныне заместитель председателя Союза писателей Башкирии Рафаэль Сафин, секретарь правления СП Азербайджанской ССР поэт Джабир Навруз и алтайские парни, мои кунаки Аржан Адаров, Эркемен Палкин, Лазарь Кокышев и др. Все они стали видными деятелями своих литератур и народов. Но Батожабай был среди нас не просто человеком с седой головой...
Первый семестр он выдержал нормально. Посещал лекции, как все студенты, а потом стал исчезать. Причем надолго. Он в это время писал. Уезжал в свой родной Улан-Удэ, сдавал в театр бурятской драмы свои пьесы, получал гонорары, заключал договора... И вот после Улан-Удэ он возвращается в институт. Аккуратно за три дня до экзаменов. Веселый и добрый. Весь улыбающийся. При этом почему-то руки держит в карманах. Но я потом этот секрет разузнал - в них он держал червонцы. Мял их, чтобы треск слышался нам, всегда готовый вытащить деньги из кармана и отдать кому-нибудь из нуждающихся студентов.
Однажды он появился после сдачи пьесы «Огненная река» в театр бурятской драмы. Пьеса тогда гремела. Он подходит ко мне и тут же:
-Ну, сколько у нас вопросиков и билетов. Конспекты у нас все нормальные? И тут же меняет тему: - Билеты билетами, сначала давай покушаем хорошенько.
И чтобы я его сразу понял, предлагает рестораны.
-Может, в «Прагу рванем? - спрашивает Батожабай. И тут же добавляет: - А может, своих дружков прихватим? Ведь жалко их. Например, алтайцев: Эркемена Палкина, Владимира Адарова, Лазаря Кокышева можно взять и «великого» азербайджанца, ха-ха-ха, Джабира.
После этого он посылает меня за ними. После ресторана мы, все подобревшие к другу, особенно к Батожабаю, готовые решать любые вопросы мигом,- какое-то время стоим в раздумье. Тогда Батожабай:
- Вы все эти дни сидели на лекциях и должны мне, фронтовику, помочь... Давайте поедем в Переделкино...
Мы согласны в это время на все. Садимся в такси, Даширабдан - впереди и уже распределяет между нами вопросы и билеты. Самые общие вопросы дает Наврузову, самые каверзные - мне. Алтайцам - все подряд.
Приехав в общежитие, он уже «главнокомандующий», «разводящий», указующий и приказывающий. Мы садимся за ответы.
...Съестное он положил на полки. А питейное - на самую верхотуру, на шкаф. Сказал:
-Дело еще не сделано. За тобой еще пять вопросов, дорогой Лазарь. Тогда тебе премия - чешское пиво. Ха-ха!..
Мы объясняем ему содержание билетов, иногда идем на халтуру, как бы быстрее закончить. Но Батожабай, как профессор, сразу осаживает нас и все требует заново.
-Вы давайте мне зацепки! Главное!.. Остальное приложится.
Я знал, что он все равно за три дня мало, что закрепит в своей седой голове, все равно мне на экзамене ему надо будет помогать.
В день сдачи он за руку ведет меня на экзамены. Расчет такой: когда я отвечу, подготовлю ответы ему. Но все карты перепутались. Вернее, все перепутал он. Дверь экзаменационного кабинета приоткрывается, и поверх моей головы Батожабай первым здоровается с профессором. Еле вырвавшись от него, я подхожу к профессору, а профессор весь в разговоре с Батожабаем. Наконец, Батожабай подталкивает меня вперед, и я беру билет. Он за мной. Значит, идет вторым. Мы садимся за столы. Он тут же небрежно, как само собой разумеющееся, передает свой билет мне, по-бурятски напомнив, чтобы я ему написал ответы чисто, аккуратно, а главное - «с зацепками». А экзамены принимает профессор Поспелов. Справедливый и очень строгий. «Время подошло, товарищ Ангабаев», - слышу я его голос. А я кое-что успел отдать ответы Батожабаю... И выхожу ни рыба ни мясо. Профессор спрашивает:
-Ну, стипендиат, как дела? Мне думается, что стипендиаты должны выходить ответы без всякой подготовки, не так ли? - И обращается к Батожабаю. Тот поддакивает.
Так я впервые не достиг своей заветной пятерки.
А Батожабай выходит сияющим. В его зачетке стоит жирная пятерка. При этом надо мной же посмеивается, ведь пересдача профессору Поспелову — это сущий ад.
-Ну что, пойдем, мои сосиски доедим? — подначивает он.
Потом, когда мы уже стали членами Союза писателей СССР, когда напечатали книжки, как-то раз вспоминали о студенческом житье-бытье. Я тогда спросил его:
-Почему ты так резко вел себя в первое наше знакомство?
-Понимаешь, я хотел тебя обедом накормить. Чувствовал, что ты голоден и каким-то седьмым чутьем понял, что ты из Бурятии, но ты все ускользал от меня. Так и катился куда-то...- несколько охрипшим голосом ответил он.
Несколько лет назад к нам в Бурятию приезжал известный советский поэт Евгений Евтушенко. Выше я говорил, что он был нашим с Батожабаем однокашником. Евтушенко хотел повидать нас, всмотреться в страну Бурятию, родившую Батожабая, и Дондока Улзытуева, и других. Но Батожабай уже болел. Евтушенко специально выделил «окно» в своем напряженнейшем графике встреч и поездок по Бурятии, чтобы повидаться с Батожабаем.
Он пришел к нему рано утром с букетом пышных роз, специально купленных для него. Зайдя в его дом, осторожно положил цветы к изголовью. Потом они разговаривали - почти все о студенчестве. Вспоминали и то, о чем я только что сказал, и искренне, с удовольствием смеялись.
Батожабай был дружен со многими видными деятелями советской литературы и искусства. Захаживал к Габриловичу, Ромашову, Степану Злобину и к другим. Как-то к нему приехал Николай Ершов, тоже наш однокурсник. Он переводил произведения Батожабая. Они знали друг друга как прозаики давно. Батожабай, уже тяжело больной, говорил ему тогда, что в жизни он довольно много плутал, ошибался в поисках истины... «Хотелось,— говорил он,— быть мягким, добрым и приятным... Но увы, этого я не успел сделать, сейчас тем более уже не могу...»
Печально-трагическое признание. Искреннее, как сам Батожабай.
Я буду помнить наше первое знакомство в коридорах дома Герцена. Помнить его тяжелую, сильную руку, которую он положил на мое плечо. Руку, которая вспахала иные пространства Европы и Азии для оживления, выявления и возвращения «похищенного счастья» его владельцам, людям советской страны.
Ангабаев С. Большое видится на расстоянии // Бурятия. – 1996. – 15 декабря. – С.3
См также:
Ангабаев С. С ним всегда было весело // Байкал.- 1981.- № 5.- С. 147-150.
Ангабаев С. С ним всегда было весело // Воспоминания о Даширабдане Батожабае. – Улан-Удэ, 1996. – С.38-43
