Рассмотрение исторического романа, его места в литературе Бурятии предполагает обязательное обращение к роману бурятского писателя Даши-Рабдана Батожабая «Похищенное счастье», изображающего трагедию бурята-бедняка, обреченность его на гибель, несмотря на незаурядные силы и стремление вырваться из вечной нужды и обрести свое человеческое счастье. Вместе с романом русского писателя из Бурятии Виктора Сергеева «Унтовое войско», написанном в 1973 г., они создали убедительную, трагичную картину социального положения героев из народа; дают материал для типологии образов героев; в целом идейно-художественной проблематики произведений.

Трилогия Д. Батожабая  «Похищенное счастье», созданная  в начале 60-х годов, остается и на конец 80-х, 90-е годы одним    из значительных и самобытных произведений бурятской литературы. Вместе с романами Ч. Цыдендамбаева «Доржи, сын Банзара», «Вдали от родных степей», А. Бальбурова «Поющие стрелы», X. Намсараева «На утренней заре» и Ж. Тумунова «Степь проснулась», она составила основной массив бурятской прозы 50—60-х гг. и заслуженно нашла широкое освещение в «Истории бурятской литературы» 1967 г. издания.

Литературоведческий анализ произведения, сделанный тогда В. Ц. Найдаковым, был достаточно полным, интересным, отвечал требованиям своего времени. Время же высвечивает новые грани в произведении Д. Батожабая, и обращение к одному из самых масштабных, ярких произведений бурятской литературы «а новом этане ее развития вполне правомерно.

Роман «Похищенное счастье» представляет собой обширный и интересный материал в аспекте рассматриваемой нами проблемы народности: связь произведения с народным творчеством, социальная обусловленность характеров и судеб героев. В нем, как и во всем творчестве  Батожабая,  закономерно унаследованы и развиты традиции, заложенные на начальном этапе, в 20-е годы, в произведениях первых бурятских  писателей  Б. Барадина,  Ц. Дона, С. Туя, Н. Балдано, X. Намсараева. Вобрав в себя все «родовые» черты национальной литературы, роман Батожабая «Похищенное счастье», на первый взгляд, не выходит из общего русла: та же тематика - изображение дореволюционной   Бурятии,   бесправного, обездоленного положения бедняка, контрастное изображение «привольной, праздной» жизни богачей, преступлений лам, произвола царской  администрации;  мотив скорби  в изображении бедняков, и мотив отрицания всей дореволюционной действительности. Народ бесправен, забит, беспомощен.

Новизна произведения Батожабая для времени 50-х годов состояла в том, что оно изображало бурятскую бедноту, народ не беспомощной жертвой, а сильным, могучим, способным на борьбу за свою свободу и счастье, на победу.  Не малолетний сирота, и не немощный старик, а молодые, полные сил могучие герои Аламжи и Галсан, олицетворяя силу, могущество своего народа, вышли на страницы бурятской литературы. И фольклоризм в их изображении - еще одна «родовая» черта бурятской  литературы, -  здесь как нельзя кстати, органично сливается со всей     образной системой романа в стенах показа народной жизни.

Проблема   народности, являясь и  мировоззренческой и  методологической основой художественных разработок в первых авторских  произведениях бурятской литературы,  естественно и легко привела к широкому использованию поэтики произведений устного народного творчества. Фольклорное начало в создании художественных образов, поэтики фольклора оправданны;  более того, единственно возможны: прошедшая жизнь народа, герои из народа, составляя содержание романа Батожабая, «выражены и отражены в формах, понятных и близких  этому народу,  выработанных самим народом»? Живая связь с фольклором, явившись    необходимым и закономерным этапом в становлении и развитии бурятской литературы, составив характерную, самобытную черту ее, остается одним из источников богатства ее содержания    и форм, духовным наследием ушедших поколений, служащим делу развития современной  бурятской  литературы.

Фольклоризм образов главных героев, характерный и закономерный для бурятской  литературы, очевиден. Художественные средства создания образов Аламжи  и Жалмы свидетельствуют о том, что эти герои Батожабая созданы на почве фольклорных традиций и до точному художническому расчету автора: это отвечало поставленным задачам показать в романе положительного героя, бурята, символизирующего незаурядные качества своего народа, способного вступить в борьбу с враждебными силами и победить.   Это отвечало  поставленным   на тех   начальных    этапах, задачам всей советской литературы.

Поэтика бурятского улигера, традиционная характеристика могучего батора или сказочной красавицы естественно и органично живут в сложной образной системе исторического романа о жизни бурятского народа.

Народность и историзм в создании романа писателем выразились не только в этнографической достоверности изображения внешности героев, национальных костюмов, условий жизни, предметов быта бурят, но и в художественной достоверности изображения духовной жизни уровня сознания, эволюции сознания, характера героев в тесном взаимодействии с обстоятельствами общественной среды  в конкретный период биографии народа: рубеж XIX  и XX веков, назревание революционных событий.

Проблема изображения национального своеобразия и общечеловеческого начала характеров, действий героев, «воплощаясь в материи образа, последовательно направляя логику сюжета» и развитие характеров, решается автором в свете классового содержания проблемы народности глубоко опосредованно, не декларативно.

В романе Д. Батожабая «Похищенное счастье» в одной из начальных глав есть сцена, когда арестованного Аламжи ведут к месту сборища «...из дальнего конца улицы, в сопровождении двух всадников появилось несколько понурых, оборванных людей. Они медленно двигались на встречу толпе. Впереди шёл Аламжи, одетый в короткую козью шубу. Цепи на его руках звенели. Шагах в десяти от Аламжи ехали верхом урядник Пустяков и Шаргай-нойон. Каждый из них держал в руках концы вожжей, привязанных к косе Аламжи. Это придумал Шаргай. Он рассудил, что если генералу придёт в голову стрелять в крамольника, то надо держаться подпльше от мишени, а то, чего доброго пуля угодит в него. (3, с. 34)

Казалось бы, коса, которую носили буряты, является художественной деталью, не идущей, дальше - этнографического значения. Из текста романа следует, что ношение косы бурятам было насаждено маньчжурским богдыханом. Автор романа эту этнографическую деталь сумел сделать символом социального гнета, кабалы простых бурят. Причем социального гнета двойного: бурятским нойоном и русским чиновником.

Образами героев из народа Аламжи, Галсана, Шара Дамбы, Ван Тумэра Д. Батожабай выдвигает свою альтернативу антинародным идеологическим трактовкам. Только одно пластическое решение их образов (для детализации мы оставляем в стороне психологическую наполненность образов, мотивировку действий героев) в сценах схваток с врагами, борьбы па празднике, работы в лесу на заготовке дров, во время долгих изнурительных скитаний и опасных приключений в степях Монголии, в горах Тибета, во время службы рикшей в Пекине - показывает физическую и духовную силу героев:

«Аламжи целыми днями ворочал черный камень, поднимал бревно, взбирался на высокие горы. Мысль о том, что от исхода борьбы зависит будущее его детей, придавала ему силы. Теперь он мог удержать большой камень одной рукой, а лиственничное бревно легко поднимал выше пояса» (3, с. 61).

«Галсан одним прыжком достиг двери. Он так навалился на псе плечом, что задрожала юрта» (3, с. 71).

«На горе ли, на счастье ли, Галсан вскочил на шестилетнего необъезженного жеребца, который не только человека, но и птицу близко к себе не подпускал. Перепуганный жеребец шарахнулся в сторону, повалил рядом стоящего коня, взбрыкнул, поднялся на задние ноги, понесся во весь опор прямо на преследователей Галсана и вдруг встал, как, вкопанный. Галсан удержался. Обезумевший конь брыкался, припадал на передние ноги, грыз землю. А Галсан, крепко сжав его бока и обхватив руками шею, все держался на его неоседланной спине» (3, с. 73).

«Тем временем, выбрав наилучшее расстояние между кулаком и костью, Аламжи размахнулся и обрушил на нее такой удар, что кость,  сломалась.   На  мгновение  Загде   показалось,  будто священная гора Хан-Ула   вздрогнула   и  закачалась»   (3, с.  87).

Роль фольклорной стилистики отмеченных сцен из исторического романа «Похищенное счастье», ассоциации с действиями, подвигами улигерного героя, выходит далеко за рамки художественно-эстетической формы. Улигерный богатырь Аламжи воплотил в себе и силу народа, и слабость. В главах, повествующих об этом герое, нетрудно уловить мотивы поэзии Некрасова, его боль, скорбь и любовь к русскому народу, берущей свои истоки в фольклорных традициях русского народа. Прямо ассоциируется с известными стихами о бурлаках сцена встречи Аламжи с караваном быков, везущих котлы для дацанов. Эта преемственность форм, тщательно взвешенная в романе Батожабая, призвана подчеркнуть мысль об одинаково тяжелой судьбе разных народов, русских ли, бурят, стонущих под ярмом жестокого социального гнета. Живая связь с национальными фольклорными традициями, явившись необходимым и закономерным этапом в становлении и развитии бурятской литературы, составив самобытную черту ее, остается одним из источников богатств ее содержания и форм...

...Исторические романы «Похищенное счастье» Д. Батожабая  и «Унтовое войско» В. Сергеева - это значительные факты в литературной  жизни Бурятии. Идейно-художественная   проблематика их актуальна, созвучна проблемам современной жизни. В этих произведениях на первый план выдвигается личность рядового труженика, из множества которых состоит народ и чьими, усилиями творится история. И ведущей мыслью произведений Д. Батожабая, В. Сергеева, И. Калашникова,  В. Митыпова    является    мысль о том, что этот герой, простой рядовой труженик всех времен, и прошлого, и, настоящего, и грядущего, любых  времен  и наречий, достоин лучшей доли.

Эта вечная: тема была одной из главных у писателей-гуманистов мировой литературы и естественно стала такой у писателей Бурятии. Решена она ими однозначно.

Классовый аспект проблемы народности в романах Д. Батожабая «Похищенное счастье» и В. Сергеева «Унтовое войско» // Васильева А.В. Историзм, народность, общечеловеческое в историческом романе Бурятии. – Улан-Удэ, 1996. – С. 97-101, 108-109