Был апрель 1953 года. В ту пору я учился в Москве, на последнем курсе Литературного института.
Из того многого, и хорошего, и плохого, что было в моей жизни, трудно с первого раза, как и любому, выбрать самое-самое, но что касается литинститутских лет, нет сомнений — это были самые светлые годы моей жизни, и не только потому, что я парень из маленького якутского поселка, сын и внук неграмотных таежников, скотоводов, открывал большой мир, впитывал знания, цивилизацию, культуру человеческую в одном из прекраснейших учебных заведений нашей страны, но и потому, что здесь посчастливилось мне познакомиться с необычайными, талантливыми людьми разных национальностей и назвать их друзьями. Об одном из них и хочу рассказать...
Как-то раз, возвращаясь с занятий, я увидел - стоит у дверей общежития человек, так похожий на якута, что я невольно сбавил ход - засмотрелся. Незнакомец что-то сказал быстро-быстро, как мне послышалось: «Байагантай - ийэгэнтэй - дюрагантай».
-Если вы говорите мне, то должен сообщить, что я не понял даже полслова, - ответил я.
-Какой национальности?
-Якут.
-О! - незнакомец заулыбался, показывая желтые зубы заядлого курильщика, и стал хлопать меня по плечу. Он был росл, сед и моложав. - Да ты почти мой земляк! Соседи мы! Я бурят. Писатель Даширабдан Батожабай. Может, слыхал когда-нибудь?
Мне не хотелось огорчить его, и я замялся, затрудняясь что-либо сказать.
-«Золотой дом». Видел такой фильм?
-А «Песня табунщика»?
-Видел! Видел! - чуть не закричал я. - Отличная была картина!
-Так вот, сценарии этих фильмов написал я, - голос у нового знакомого был хрипл, - Мы с женой остановились в вашем общежитии. Надолго. Так что, заходи к нам.
Он ушел, и я вспомнил, что раньше слышал о нем - рассказывали парни из Бурятии. Он когда-то учился в нашем институте. Вспомнилась и веселая цветная картина «Песня табунщика» - она имела у зрителей большой успех. Там парень бурят, прекрасный певец в самодеятельности, едет в Москву поступать в консерваторию, но не попадает и становится московским милиционером.
После различных приключений, большей частью смешных и веселых - а парень все время упорно пытается овладеть секретами певческого мастерства, в милицейской самодеятельности - его, наконец, замечают, и перед ним открываются двери консерватории, венца его мечтаний...
Вскоре мы с Батожабаем сдружились - не разлей вода, куда он, туда и я. Про меня не скажешь - малыш, но и Батожабай роста был саженного. Живой, веселый, душа нараспашку - он нравился людям, и люди нравились ему. Вот только человека встретил, а посмотришь через минуту - глазам не поверишь: ну совсем как старые друзья, шутят, смеются и Батожабай по неистребимой своей привычке хлопает того по плечу.
Среди дорогих мне книг, подаренных самими авторами, есть и его две...
Он не вошел, он прямо-таки ворвался в мою комнату.
-Чего дрыхнешь? Сегодня же у тебя экзамен, государственный! - заорал.
-Да...
-А ну вставай, вставай! И чтоб сдал хорошо, вот тебе - дарю первую книгу своего романа. На украинском языке.
Взял «Украдене щастя». Не понял.
Прихожу вечером - сидит Батожабай в моей комнате.
-Ну как? - спрашивает.
-Пять.
-В таком случае, держи вот и эту. Уже на русском языке. Взял. Так вот что оно означает-то «Украдене щастя» - «Похищенное счастье»!..
Лишь через некоторое время я прочел все три книги эпического романа Батожабая «Похищенное счастье». Перед читателем разворачивается широкая панорама дореволюционной жизни бурятов, с глубоким знанием описывается жизнь и быт народов Монголии, Тибета... Роман кончается событиями, предшествовавшими гражданской войне.
Батожабай развеял по ветру, по друзьям все свои деньги. Добрался до моих.
-Домой мне надо, - робко попробовал я сопротивляться.
-Жена, дети...
Да куда там! Разве устоишь против Батожабая? - Ты, что, не знаешь, что у нас юбилей?! Сорок лет автономии! В общем, едешь со мной. Посмотришь, как мы живем. Гостем будешь дорогим. Это же случай! Узнать друзей, соседей, родственников! Не вздумай отказываться. Под ручку будем водить!
А у меня уже рот до ушей, и бумажник сую ему: бери, бери.
В ту пору в Литинституте училось много бурят. Бато Пурбуев, Доржи Эрдынеев, Матвей Осодоев, Барадий Мунгонов - белолицый, тихий, автор романа «Хилок наш бурливый». Изредка залетал, как звезда, сошедшая на время с пути, Дондок Улзытуев, недавно окончивший институт, растущий поэт. Он дружил с Евгением Евтушенко.
Так вот, после Батожабая он заходит ко мне и говорит:
- Ты правильно решил - поехать домой через нас. Ты знаешь, что такое байкальский омуль? Это же!.. - вытянул руки, не нашел слов, только покачал головой, зажмурившись, - черт знает что такое! А жирный-то, жирный какой!.. Одним словом, одолжи мне шестьдесят рублей! Верну, когда у меня будешь гостить!
Я и ему последние деньги - на...
Дни летели, «как птицы». До Москвы уже дошел шум празднества, грохочущих в Бурятии, а гонорар Батожабая, на который мы так надеялись, застрял где-то в недрах издательства. Я загрустил, в кармане не было даже копейки, до дома, где терпеливо ждали непутевого отца позабытые, позаброшенные им дети, было несколько тысяч километров, а за окном неслась, как на вороных, яркая, шумная столичная жизнь, которая в дни безделья, наступившие после напряженной учебы, уже порядком надоела... Вот бы встать спозаранку, выйти из шалаша, умыться холодной озерной водой, раздвигая густую траву у берега, потом начать косьбу, пока роса и когда так легко и приятно косится!..
Батожабай не унывал...
-Как же он написал столько книг? Лично я за три месяца ни разу не видел его за столом, - спросил я как-то раз у его жены Лхамасу.
-Это у него разрядка, - Лхамасу была спокойна. - Потом как сядет - днем и ночью пишет.
- А он вообще ест когда-нибудь?
Действительно, - улыбнулась Лхамасу. - Но все же ходит, живой вроде...
Вскоре общежитие опустело, стало еще скучнее. Лхамасу не вылезает из комнаты, все книжки читает, а мы с Батожабаем носимся по Москве, как жеребцы, отбившиеся от табуна, но будущее все равно темно и мрачно. Батожабай, и тот начал сдавать, а про меня уж и нечего говорить.
Стали сны нехорошие сниться... Как вдруг однажды Батожабай дергает меня за руку.
-Вставай, дружище! Гонорар я получил! Купил билеты! Вылетаем!
...Прощай, белокаменная! Прощай, родная! Когда еще доведется пройтись, прошагать по твоим улицам? Отец семьи, получивший диплом еще 18 июня, наконец-то вылетает - 11 июля, да и то не прямо домой, а через Бурятию...
Самолет приземлился в Улан-Удэ.
Тут Батожабай развернулся уже вовсю. Не успели мы выйти из аэропорта, как машину нашел, а когда ехали в город, то и барана. При этом он весело подмигивал мне: знай, мол, наших. А тот, кого он взял на абордаж - толстенький, в очках, все отдувался и вытирал платком шею. Как потом я узнал, это был министр торговли Бурятской АССР.
Батожабая, кажется, знали все. Таксисты кричат: «Здорово, Батожабай! Садись, подвезем!» Буфетчицы улыбаются: «Здравствуй! Где это ты запропастился?» Каждый встречный радуется, будто брата родного увидел.
Батожабай стал таскать меня по редакциям. Я попробовал было сопротивляться, да куда там!
-Ты что, если я к тебе приеду, будешь держать взаперти? - строго спрашивает он. - Ты должен заработать себе на хлеб. Ясно?
В редакциях представляет меня:
-Известный якутский поэт.
Мне бы сквозь землю провалиться, но я лишь киваю: дескать, истинную правду глаголет Батожабай. Эх!
-Ты выпиши-ка ему авансом столько-то. Завтра занесем стихи,— деловито распоряжается мой друг.
В «Буряад унэн» («Правда Бурятии») вышло мое стихотворение. В переводе Дондока Упзытуева. Заговори Батожабай по-якутски не хуже коренного жителя побережья Вилюя, я бы и то меньше удивился.
-Позвольте узнать, о чем стихотворение?— робко спросил я. Оказалось, лечу на оленях, песню пою. Над головою, значит, полярное сияние семи цветами переливается, середи яранга, дымок струится. На нартах добыча богатая — песцы, лисицы...
Напрягая всю свою память, я не смог выжать и строчки из написанного мною, хотя бы отдалено напоминающей это стихотворение. А мне жали руку: молодец да молодец...
Были в редакции «Байкала».
- Барана взяли. Приходи, - сказал главному редактору Батожабай.
Здесь мы застряли надолго. Молодой поэт Даши Дамбаев читал свои стихи, шутил, сыпал остротами. Анатолий Щитов, сотрудник редакции, пообещал, что переведет мои стихи. Хозяин кабинета, заместитель редактора, Цэдэн Галсанов, сам редактор Африкан Андреевич Бальбуров и Батожабай о чем-то совещались. Иногда Батожабай хохотал, похлопывая Африкана Андреевича по плечу... Было легко и весело.
Когда мы вышли из редакции, из окна второго этажа выглянул Анатолий и спрыгнул. Я со страху обомлел, подумал - ноги поломает, а тому - хоть бы хны. Подбежал, улыбаясь, и присоединился к нашей «колонне»...
Вечером сидим, телевизор смотрим и вдруг на экране - Дондок Улзытуев. Читает. Поэму, сказали. Долго читал. На лице капельки пота, то и дело вытирается платком. Мучается.
- Должок-то надо отрабатывать,— пошутил Батожабай. Назавтра Дондок позвал меня к себе. Вернул долг и на ухо мне шепнул: прости за «перевод», но только, пожалуйста, не выдавай никому... Радостный был, счастливый. В семье стало больше одним человечком. Я поздравил его. А он меня все угощал: пробуй, пробуй, мол, омулей-то, каковы они, а!.. Омули оказались не такой величины, как он показывал мне в Москве, но вкусные.
Когда расставались, Дондок сказал:
- Знаю, ты большой книголюб. Выбери из моей библиотеки какую хочешь. На память.
Я отказался. Библиотека была - ей-ей! - хороша, подобрана с толком, поэтому я не захотел воспользоваться щедростью друга.
- Ничего, ничего, бери. На память же.
Я выбрал Цицерона. Дондок начертал дарственную надпись, сунул двухтомник мне в руки, глянул в глаза и улыбнулся. Так, улыбающийся, и сохранился он в моей памяти, вечно молодой. Я не знал, что это наша последняя встреча.
Квартира Батожабая стала тесна от многолюдья. Гости собрались веселые, шумные. Как звон рапир, звучали остроты, шутки... Я про себя отметил широкую образованность, глубокую культуру бурятских писателей. Все они владели русским языком чуть ли не в совершенстве...
Но сам Батожабай выглядел утомленным, он много курил и больше молчал.
-Тогда я работал в обкоме, - рассказывал Бальбуров. - Тут меня в чем-то обвинили и сняли с работы. Уехал я в глубинку...Какой только работы не испробовал! Да, тяжелые были годы. Вдруг меня вызывают в Москву. Собраться-то мне что? Подпоясался потуже да поехал. В ту пору Даширабдан в Литературном учился. Пришел к нему. Чуть не задушил в объятьях. Я ему говорю: завтра должен идти в ЦК. А одежда у меня была, прямо скажем, степная, и на брюках заплаты. Даширабдан говорит: «Возьмешь мой костюм». Я смеюсь: «Да я же с головой залезу в твои брюки». Он сунул костюм в сумку и говорит: «Куда?» Даширабдан молчит. Мы пришли в какое-то ателье. Даширабдан пошептался с портным и, гляжу, меня подзывает. Портной надел костюм на меня и ножницами чик-чик, обкарнал, да потом как сшил, ну прямо — хоть на сцену. Сколько тогда заплатил Даширабдан, не знаю.
-Все свое состояние угрохал, - иронически вставил Батожабай.
-На другой день пошли в ЦК. Через окно приемной вижу - ходит Даширабдан по площади старой туда-сюда, волнуется. А про меня что говорить?.. Места себе не нахожу... После приема выбежал я из здания, мне на встречу бежит Даширабдан с распростертыми объятиями и кричит: «Ни слова, друг! Вижу, все хорошо! Все!»
Посидели молча. Африкан Андреевич сказал:
-Пока суд да дело, расскажу, как Даширабдан поезд обогнал. Вы знаете, что ему после выхода на экран «Песни табунщика» дали звание «Отличник советской милиции»? Так вот, однажды наш доблестный отличник ехал из Москвы. Проводы оттуда были пышные, шумные. В общем, душевное состояние его было таким же, как и название его собственной пьесы «Барометр показывает бурю». Даширабдан, если я что-нибудь не так расскажу, поправляй меня, - Африкан Андреевич, смеясь, обернулся к Батожабаю.
-Заливай, заливай, - равнодушно ответил тот.
-Итак, друг мой ехал. Вдруг в соседнем купе - шум. Даширабдан - туда и видит: несколько добрых молодцов взяли в оборот безногого старика. У того был билет на нижнее место, а молодцы сгоняют: мол, безногому, поскольку вес у него облегченный, залезть наверх легче. «Ребятишки, - говорит старик, - ногу-то ради вас потерял». «Не знаем, не знаем, - отвечают молодцы. - Таких орденских колодок в Военторге можно мешок купить, лишь бы деньги были». Тут сверху высунулся рыжий, с бакенбардами, да как заорет: «Хватит, старик! Не даешь спать! Одно и то же мелет. Ты ногу, может, в пьяном виде потерял, под поезд или трамвай угодил!» Этого Даширабдан, офицер-фронтовик, вынести не смог. Он заскочил в купе, стащил рыжего, да как врежет ему три раза в жирный подбородок!
-Один раз только успел, а так я ему и раз двадцать врезал бы, - сказал Батожабай.
-Ага, - согласился Африкан Андреевич, вытирая платком лысую голову. - Шуму было - не приведи господь. На ближайшей станции сняли Даширабдана с поезда, сдали милиции. Он говорит спутникам: «Присмотрите за моими вещами. Я догоню вас». А добры молодцы орут: «На воронке догонишь. Прими наши поздравления с тем, что нашел свое законное место!» Отвели нашего друга в отделении. А там строгий подполковник...
-Майор был, - поправил Батожабай.
-Да? А подполковник звучит куда как лучше, грознее... Ладно. Строго спрашивает майор: что, мол, это вы себе позволяете, хулиганите в поезде? Даширабдан объяснил ему все и говорит: «Товарищ майор, поймите сами, вы, видно, тоже фронтовик. Да, я не сдержался, но нисколько в этом не раскаиваюсь. Это же гады! Потом, я думаю, что у меня на это есть какие-то права», - и вытаскивает удостоверение «Отличник советской милиции». Тут и произошла волшебная перемена. Майор встал и отдал честь ему, попросил извинить...
-Только руку пожал...
-Ладно, пускай. Накормили-напоили, и майор сам лично отвез его кратчайшим путем на следующую станцию. Тамошняя милиция встречает его с оркестром...
-Брось, брось не было оркестра.
-Не даешь рассказывать. Как украсил бы оркестр повествование! Ладно. Подходит поезд, и нашего друга с почестями, с цветами сажают в вагон офицеры милиции. Пассажиры в изумлении, а в том купе — тишина...
Знаешь что, давай-ка мы с тобой в дацан съездим, - сказал Батожабай однажды утром.
-Куда? Не понял я тебя.
-В монастырь буддийский. Там ламы живут. Они меня хорошо знают. Некоторые меня не любят. - Почему?
-В своем новом романе я им тоже уделил немало внимания. Так что, некоторым ламам любить меня не за что...
-Слушай, а там нас не того... не укокошат?
-Не бойся, до этого не дойдет.
С нами решил поехать Ананда Рабдаев, брат Лхамасу, слушатель совпартшколы.
Пришли мы в диспетчерский пункт такси. Людей - столпотворение. Батожабай шепнул мне на ухо.
-Гляди, не иначе, как лама.
На крайней скамейке сидел с невозмутимым видом старик в соломенной шляпе. Батожабай подошел к нему. Они о чем-то потолковали, потом Батожабай зашел к диспетчеру. Быстро вышел. Со стариком подошли к нам.
-Диспетчер - фронтовой друг. Сейчас будет такси. А это служитель дацана. Поедет с нами, - Батожабай улыбнулся.
Езда была прекрасной. Трасса ровная, как поверхность стола. Скорость - из машины высунешься, голову оторвет.
Показался небольшой поселок, обнесенный забором. Здесь мы и вышли. Среди домиков видны войлочные юрты. Улицы нет и в помине. Недалеко от старого дацана, превращенного в склад, высился новый, красочный, какой-то вычурный. Он мне напомнил китайские храмы. Дацан, по случаю выходного дня, был закрыт. Но пришел настоятель и открыл нам дверь. Внутри в два ряда стояли табуретки разной высоты (как мне объяснили, более высокие предназначены для более высоких чинов). Будды и большие, и маленькие были почему-то украшены новогодними гирляндами, хотя до нового года было еще далеко. Сверху свисали привязанные к длинному шнуру капроновые и газовые лоскутки.
Ламы, по уставу дацана неженатые, жили каждый в отдельном домике. Если бы наших стариков одеть в желтые халаты да подпоясать их красным атласом, думаю, они ничем бы не отличались от этих лам.
Мы с Анандой пошли к ламе, с которым приехали, а Батожабай остался со своим земляком настоятелем. Оба они были восточными бурятами из Агинского округа (Читинская область).
Наш лама оказался гостеприимным хозяином. Из-за Будды достал молочную водку, довольно крепкую, поставил на стол конфеты, печенье. Тут пришли Батожабай и настоятель.
Хозяин дома вскочил, подставил стулья. Лицо его сияло неподдельной радостью. С губ, растянутых в улыбке, сладенько слетало: «хамба» да «хамба». Голос у хамбы был категоричный, властный, говорил он по-русски очень плохо.
-Я знает Якутия! - сообщил он. - Боссая холод!
На прощание он подарил мне позолоченную, деревянную статуэтку Будды. Наш лама следил за ним через окно, пока он не исчез за ближайшим домом. Потом он открыл сундук, порылся и достал статуэтку - не приведи господь приснится, заикой станешь. Сунул мне в руки.
-Что это? - спросил я.
-Заклинатель чертей, - перевел Батожабай. - Нечистую силу от дома отваживает. Жена и дети все время здоровы будут.
Батожабай и лама долго разговаривали на своем языке... Когда ехали назад, Батожабай, сказал:
-Я же так материал собираю... Настал день расставания...
На проводинах был один артист (фамилия его выпала из головы, только имя помню - Максим) с женой.
-Чабаном был, - сказал Батожабай. - И вот профессионалы приметили его, когда танцевал на сцене районного клуба, да к себе взяли. Прыгает, как олень, потолок может запросто прошибить.
Максим, оказывается, бывал в Якутии в составе эстрадной труппы.
- Доезжали до Верхневилюйска?— спросил я без особой надежды, просто так, лишь бы разговор завязать, и вдруг:
-Были! Были там!
-Может, и в Оросу заезжали?
-Вот где был праздник! - закричал Максим. - Вот где нас, как родных встречали!
Обрадовался я, будто брата встретил.
-Это мой родной наслег. Исхоженный вдоль и поперек.
-Вот это да! - подхватил Батожабай. - Ну-ка, братцы, за это дело!..
Максим тоже был возбужден.
-Мне завтра на репетицию, - сказал он, - к десяти, так что я успею проводить...
Он слово сдержал. В шесть явился, да не один — с женой. Только вот погода была, что называется, нелетная - облачно, дождь моросит. И, тем не менее, мы - Батожабай, Лхамасу, Максим и я - решили поехать в аэропорт, дескать, черт не шутит, вдруг да повезет. Перед этим я подарил друзьям свои книги. Батожабаю написал: «Высокому буряту от длинного якута». - Ну зачем ты так? - укоризненно сказал он. - Какой я высокий, просто долговязый, да и все.
-Как писатель ты намного выше меня.
-А ты знаешь, кто из меня сделал писателя?
-Нет.
-Поэт Винокуров.
В это время подъехало такси, и я не успел спросить, как поэт Винокуров, наверное, Евгений, сделал из длинного Даширабдана высокого Батожабая.
Только после того, как Батожабай, опять же благодаря взаимовыручке фронтовиков, через знакомого летчика, достал мне билет, я спросил:
-Так как тебе помог Евгений Винокуров?
-Не-ет, не Евгений. Он моложе меня. Я о твоем земляке говорю.
-О моем земляке? Кто бы это мог быть?
-Сейчас расскажу. Я на войне был летчиком, и вот молодой, живой, здоровый возвращался домой. Без вина как пьяный был, а в общем-то, широко ехал, благо деньги водились. Сосед у меня был небольшого роста, круглолицый человек в очках. Представился как якутский писатель. Вот это был человек! По-настоящему грамотный, умный, всякие стихи наизусть читал. Покорил он меня...
-Это же Чагылган! - вскрикнул я.
-Как?.. Ча... Ча... Он говорил, что Винокуров.
-Чагылган - Это его псевдоним.
-Ясно. Вот он и советовал мне всю долгую дорогу: дескать, молодой, человек, вам писать надобно, у вас дар, пишите, как мне рассказываете...
-Адресами не обменялись? Фамилию-то хорошо запомнил.
-Адресами - нет. А про свою фамилию он сказал так, что не забудешь. Когда станешь писателем, не забывай, мол. Как подумаешь насчет вина и курева, вспоминай меня, Винокурова.
Батожабай задумался, тихо спросил:
-Ты его знаешь? Он жив?
-Да, знаю... То есть не его самого. Он умер лет десять тому назад, просто я думаю, нет якута, который не знал бы его стихов и песен.
-Вот как. Умер, значит, - погрустнел Батожабай. - Какой был человек. Бывало, как начнет говорить, казалось, так и слушал бы без конца... Хорошо, очень хорошо я его помню. Только поистине большой человек мог оставить о себе такую память...
Вернувшись домой, я ведь взаправду начал писать, так что Винокурова считаю в литературе крестным отцом.
Объявили посадку... Там, на земле, остался еще один товарищ, высокий, седой человек, но образ его глубоко запал мне в душу, он летел со мною, и не расстаться мне с ним до конца своих дней. За это я благодарен судьбе...
1974—1975
Вместо послесловия нынче я должен добавить, что потом мы долго переписывались, приглашали друг друга к себе, да как-то не получалось, а неумолимое время не ждало - увело Даширабдана, как говорится, в лучший мир. Уже и с того дня прошло более десятка лет, а образ веселого великана с седой головой все летит и летит вместе со мною, покуда я жив...
1988
Руфов С. Большой человек
// Батожабай Д. Горные орлы. Роман. Воспоминания. – Улан-Удэ, 2001. – С.207-217
см. также: Руфов С. Батожабай // Воспоминания о Даширабдане Батожабае. – Улан-Удэ, 1996. – С.20-29
